|
|
|
       
| ||
| ||
| На начало | ||||||||||||||||
Наши баннеры 
|
Причащение в аду
Июльским днем 1996 года в палату ЦКБ, где находился на обследовании протоиерей Сергий Жигулин, вошла врач-эндокринолог. Пошутила, увидев необычайно «смуглого» пациента: «Да вы никак там загорали?». Больной в тон отозвался: «Если в аду загорают, можно и так сказать. Нас ведь в подвалах держали». Врач посерьезнела: «Я все понимаю. Почернение кожи – первый признак воспаления надпочечников. Когда вас привезли, то, судя по анализам, у Вас был на исходе лимит времени между жизнью и смертью. Держитесь, отец Сергий: Ваши молитвы и наше лечение, верю, поднимут Вас...». За пять лет, минувших с тех пор, немало важных событий произошло в жизни бывшего пленника. Главное из них – принятие им в 1997 году монашеского пострига, при совершении которого он получил иноческое имя Филипп. Поэтому недавним моим собеседником был приехавший в Москву по делам игумен Филипп (Жигулин), продолжающий ныне служение в Винницкой епархии Украинской Православной Церкви Московского Патриархата. – Отец Филипп, насколько я помню, Вы неоднократно бывали в Чечне до трагической поездки туда в январе 1996 года... – Будучи заведующим сектором по взаимодействию с нехристианскими религиями Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, я впервые был командирован в Чечню летом 1995 года. Тогда представители нашей Церкви вместе с посланцами Всемирного Совета Церквей организовывали миссию «Церкви в беде» – для помощи беженцам и перемещенным лицам. В тот раз я и познакомился с настоятелем грозненского Михаило-Архангельского храма и благочинным церквей Чечни священником Анатолием Чистоусовым. К тому времени прошло всего год с небольшим, как он, недавний майор ВВС, был рукоположен в иерея митрополитом Ставропольским и Владикавказским Гедеоном. В дальнейшем я еще до десятка раз выезжал в Чечню. Последняя поездка, ставшая роковой, имела особый характер. В начале января 1996 года к Святейшему Патриарху Алексию II обратился старейший прихожанин одного из московских храмов с просьбой содействовать вызволению из плена своего внука, солдата-срочника. Поскольку по характеру своей службы я контактировал с мусульманским духовенством, мне и поручили попытаться решить эту сугубо конкретную задачу. Направляясь в Грозный, я уже знал, что ранее, в январе, в Чечне произошли первые массовые захваты заложников боевиками: их «добычей» стали 26 волгодонских и 25 саратовских строителей. Это не могло не беспокоить, и все же, как священник я был уверен в личной безопасности. На месте выяснилось, что переговоры об освобождении пленного солдата придется вести с полевым командиром Ахмедом Закаевым в Урус-Мартане. – И чем они завершились? – Нашим с отцом Анатолием пленением... Признаться, я не хотел брать его с собой, но он настоял, сказав, что имеет благословение от правящего архиерея на работу по освобождению заложников и пленных. Вечером 28 января, уже стемнело, на красной приходской «Ниве» мы вдвоем отправились в Урус-Мартан. За руль сел отец Анатолий.
Заночевали с отцом Анатолием в доме уважаемого человека, жившего на соседней улице, а наутро, позавтракав, в половине десятого выехали в Грозный. Едва оставили Урус-Мартан, как нас настиг подававший «милицейскую» сирену «уазик» и прижал «Ниву» к обочине. Из «уазика» выскочили вооруженные люди в масках и заставили нас выйти из машины. Нападавшие завязали нам глаза, затолкали в свою машину и вскоре привезли в какой-то частный дом. Мусоля наши документы, они сделали приведшее их в бешеный восторг «открытие», которое, я думаю, по большому счету и стоило в скором времени жизни отцу Анатолию: в его водительских правах была старая фотография – на ней он запечатлен в офицерской форме. Первые сутки после пленения мы провели в огромном, похожем на спортзал, ледяном помещении без окон. Утром нас вывезли в Старый Ачхой, где в здании школы мы были избиты и брошены в подвал. Еще через несколько дней нас с отцом Анатолием разлучили. Лишь много времени спустя я узнал (сначала от двух пленных, а затем и от самих боевиков), что отец Анатолий был расстрелян 13 февраля... К сожалению, место его захоронения до сих пор неизвестно. – Что представляли собой узилища, в которых Вас содержали? – В первом случае это был упомянутый школьный подвал – беспросветный, с двумя смежными отделениями, битком набитыми волгодонскими строителями. Когда нас с отцом Анатолием разлучили, меня перевезли в другой подвал (по косвенным фактам я решил, что мой собрат по несчастью находился гдето рядом). Это было мрачное подземелье, имевшее разветвленную сеть ходов. Постепенно узнал, что здесь в дневное время отлеживались басаевцы после своих ночных диверсионных операций. Меня держали в камере-одиночке. Я предположил, что весь этот огромный схрон устроен на кладбищенской территории – при тусклом свете коптилки в стенках камеры были видны человеческие кости. 
– Долго пришлось Вам находиться в том «могильнике»? – Примерно до середины февраля. День за днем шли допросы, сопровождавшиеся избиениями. Мучители требовали от меня все того же – признаться, что я нахожусь в Чечне со шпионской миссией и что отец Анатолий – «резидент российской разведки». Во время этих допросов мне сломали руку, помяли ребра, мое тело представляло собой сплошное кровавое месиво... – Много ли узников погибло в этом лагере? По каким причинам? – Некоторых пленных боевики увозили якобы в госпиталь Красного Креста, а потом к нам просачивались слухи, что наших соузников казнили. Пленные были страшно истощены, страдали от непонятных болезней и побоев, от непосильного рабского труда – их гоняли на рытье окопов, на заготовку дров и воды. По моим подсчетам, всего в этом лагере погибло порядка 40 человек; всех мы хоронили, всех отпевали. Я был очевидцем, когда довольно здоровые на вид люди умирали от паники, от страха, от отчаяния – все это буквально раздавливало их: вечером они засыпали, а утром мы находили их мертвыми. Помню молодого офицера, которого простотаки колотило от страха. Ночью он оказался рядом со мной. Я взял его за руку и шепотом стал увещевать: «Успокойся, не бойся. Подумаешь – побили... Меня уже вон сколько раз били – и ничего, жив». Начальству донесли об этой нашей ночной беседе (как же в лагере без холуев?) – и нас обоих, конечно, измолотили охранники. Но – чудо: после этого офицер совершенно перестал бояться мучителей. Видите, иногда достаточно взять человека за руку и сказать ему несколько слов утешения. Как говорил Христос: «…И приходи, и следуй за Мною». Разумеется, я далек от мысли сравнивать себя с Христом, но в плену действительно было очень много ситуаций евангельского характера. Я подробно исследую их в книге, над которой понемногу работаю. – Скажите, находясь 159 дней – это свыше 5 месяцев – в узилищах, Вы ощущали Божие заступничество? – Убежден, мои молитвы были услышаны на Небесах. Это подлинно Божие чудо, – что я, пройдя через ад плена, остался жив. Во время одной из бомбежек, проводимых федеральной авиацией, мне осколком пробило ногу. Образовалось отверстие, в которое можно было засунуть палец и достать им до кости стопы. Шло воспаление, рана гноилась, но гангрены не случилось. Вокруг свирепствовала дизентерия, многие пленники исходили кровавым поносом и кровавой рвотой, но меня и сия «чаша» миновала, хотя антисанитария была ужасающая. Не говорю уже о том, что не было не только антибиотиков, но и обычной зеленки, перевязочных средств. – Когда и каким образом произошло Ваше освобождение из плена? – Это случилось 5 июля 1996 года. К тому времени в московском Лефортовском СИЗО содержался захваченный российскими спецслужбами Муса Идигов – бывший начальник охраны Джохара Дудаева. Предложение об обмене меня на Идигова исходило, как мне после сказали, от Зелимхана Яндарбиева. Я глубоко признателен всем, кто с российской стороны был причастен к совершению этого обмена… – И последний вопрос, отец Филипп. Сказано в Священном Писании: «...и свет во тьме светит». Это действительно так? – Здесь я должен низко поклониться памяти священника Анатолия Чистоусова. Помните, я говорил, что первые сутки после нашего захвата мы провели в огромном, похожем на спортзал, помещении без окон. В нем было страшно холодно, поставленная там охранниками «буржуйка» лишь нещадно дымила, не давая тепла. У нас был хлеб, принесенный нам вечером. И вот отец Анатолий предложил совершить братский евхаристический чин над этим хлебом, преобразуя его нашими молитвами в Тело Христово. Совершив это священнодействие, мы разделили хлеб поровну, и с той минуты каждый хранил его у себя как святыню. Последний крошкой я имел возможность фактически причаститься, наверное, на четвертом или даже на пятом месяце заточения. Помню, отец Анатолий сказал тогда: «Вот увидишь – ты освободишься, а я – нет». Я взглянул на соузника – и замер: его лицо преобразилось, стало таким светлым, его глаза невыразимо сияли. Затем он произнес: «Какое счастье – умереть за Христа». Осознавая, что в эти минуты происходит нечто сверхъестественное, я, тем не менее, попытался «приземлить» ситуацию, заметив: «Время ли сейчас об этом говорить?». Но сразу же осекся: как христианам первых веков и как жертвам послереволюционных гонений на Церковь в России, нам действительно выпало счастье пострадать за нашу веру Христову... Во все черное время плена как зримое воплощение евангельской истины со мною рядом пребывал преображенный надмирным светом образ отца Анатолия.
Беседу вел Александр Королев. | |||||||||||||||
Люди в доме Закаева были довольно серьезного вида, в папахах.
Но разговор как-то сразу пошел не
по теме. Они затеяли дискуссию
о том, что в шариатской Чечне не
будет места Православию... Правда,
в какой-то момент Закаев мельком
заметил, что ему еще не удалось
связаться с теми, кто удерживает
солдата-москвича, но что мы, тем
не менее, должны быть готовы к его
обмену на пленных боевиков или
других задержанных федералами
лиц. На том и расстались.
|
© Православный просветитель
2008-24 гг.